Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

Сколько его сверстников (когда он был ребенком, и позже) умерли, погибли по нелепой случайности! Вообще-то, немного. Но они могли бы еще жить и жить. Он всех их помнит. В разных городах, где жила семья Осташовых, время от времени случались такие инциденты – кто-то из соседских мальчишек попадал под машину, падал с балкона, тонул в реке… Сейчас этих людей уже нет. Они сошли с дистанции жизни не по своей воле. И теперь от них остались только разлагающиеся тела. Или даже только кости. И эти останки лежат в разных частях России. И не только России. Осташов вспомнил Монголию и свой давний поход по степи к монгольскому кладбищу. Вспомнил скелет, лежавший в наполовину прикрытом гробу. Сейчас уже, может быть, и скелета этого не осталось. Затем он вспомнил фотографии с мумией древнего скифа, которую показывал ему Наводничий. Господи, эта мумия, как и тело Ленина, как и мумии египетских фараонов – какая жалкая попытка людей победить смерть! Но все-таки попытка! А что он сейчас делает?! Пытается стать грудой костей раньше срока! Из-за того, что какая-то девушка (кстати, такой же человек, как и все, который тоже когда-нибудь ляжет в землю), – эта девушка отказала ему в любви. Неужели ему нечего больше делать на этом свете, кроме как любить девушку Анну?..

Вспоминая эти свои мысли сейчас, в тамбуре мчащегося в Курск поезда, Осташов вновь, как и в тот холодный мартовский вечер, с облегчением вздохнул.

А еще он вспомнил ощущение брезгливости, которое он испытал, когда, держась за сочившуюся кровью рану, подумал: а что бы случилось, если бы Анькин хахаль Кукин, к примеру, послал бы ее, и она бы решила воспользоваться запасным аэродромом, то есть им, Владимиром? Ну, вот могла бы в принципе сложиться такая ситуация: Махрепяка случайно оказался бы рядом с его домом, когда Осташов пригласил Анну к себе, и вот увидел бы он Осташова вместе с ней, приревновал бы и заявил бы Владимиру в лицо что-нибудь вроде: «Мне такая двурушница и дрянь не нужна, можешь забирать ее себе!»

Вот это была бы ситуевина! И как бы следовало Осташову реагировать? По его, Владимира, логике, то есть по логике: «Если полюбил, то навсегда», – ему надо было бы, получается, несказанно обрадоваться. И с криком «Ура!» схватить Аньчика в объятия. Расцеловать ее и пойти с ней в ЗАГС. Зная, что кто-то другой ею пренебрег (причем пренебрег вполне заслуженно). И жить потом с ней всю жизнь, с этой… Осташов вдруг подобрал словцо, которое преисполнило его душу гадливостью: ему пришлось бы жить с «бэушной» женщиной. Разумеется, не потому «бэушной», что она досталась ему уже не девственницей, а потому что в данных обстоятельствах выходило бы, что он осознанно приобретает некий «секонд хэнд». Да и даже не приобретает, а, словно бомж, подбирает что-то, что выброшено за полной ненадобностью другим человеком на помойку.

Возвращаясь в свое купе, Владимир увидел, что проводница еще не спит, и попросил у нее чаю.

Со стаканом в подстаканнике он сел на откидное сиденье в коридоре и уставился в окно.

Мысли его вновь и вновь возвращались к мартовскому вечеру. Он не мог отказаться от удовольствия вспомнить, что произошло дальше. Потому дальше произошло нечто, чего он и вообразить не мог. Нечто, о чем обычно говорят: «Специально не придумаешь».

Он встал с лавочки и уже собирался покинуть злополучный двор на Кутузовском проспекте, когда внезапно увидел, что Анна, собственной персоной, выходит из своего подъезда. Не глядя по сторонам и не замечая Владимира, она устремилась к выходу со двора.

Интересно, куда это она лыжи навострила, подумал Осташов и решил проследить за ней.

Она перешла по подземному переходу на противоположную сторону проспекта и села на троллейбус №2.

Владимир остановил такси и поехал следом.

На пересечении Кутузовского с Садовым кольцом она вышла и пересела на другой троллейбус, тот, который москвичи именуют «Букашкой» (вместо номера с цифрой маршрут этого троллейбуса обозначен буквой «Б»).

Осташову тоже пришлось сменить такси.

На Площади Маяковского Анна покинула второй троллейбус.

Владимир, выждав некоторое время пока она отойдет от остановки, расплатился с водителем, и двинулся вслед. И вскоре он наконец увидел, куда Русанова направлялась – она вошла в «Американский бар и гриль» (так назывался ресторан).

Потоптавшись некоторое время рядом с витриной ресторана, которая была оформлена в духе ковбойской жизни – за стеклом были представлены седла, деревянные колеса повозок и прочие атрибуты американского ранчо, – Осташов собрался с духом и, сунув испачканную в крови левую руку в карман куртки, вошел внутрь.

К нему немедленно подступила девушка-метрдотель.

– Хотите покушать?

– Пока только кофе.

Владимир, изо всех сил изображая из себя случайного посетителя, придал лицу рассеянное выражение и огляделся. От входной двери ему была видна только находившаяся слева стойка бара. На высоких стульях вдоль стойки сидели люди, но Анны среди них не было. Справа от входа находилась перегородка, которая, судя по всему, отделяла помещение бара от ресторанного зала.

Он прошел к бару и сел на стул.

Расторопный молодой бармен мгновенно выполнил его заказ.

Осташов неторопливо размешал сахар в чашечке «Капучино» и, только когда начал прихлебывать горячий ароматный напиток, позволил себе бросить взгляд в арку, ведущую в соседний зал. Там было малолюдно, и он сразу заметил сидящую к нему спиной Анну. Она была одна, видимо, договорилась с кем-то о встрече, но пришла загодя.

Владимир обратил внимание на то, что большинство посетителей заведения были иностранцами. Вокруг звучала английская, немецкая, испанская речь…

Он допил кофе, выкурил сигарету, а затем решил подойти к Русановой – теперь-то чего тушеваться, после того, как он сам для себя расставил все точки над «i» по поводу этой женщины? Не вынимая левой руки из кармана куртки, он слез со стула и подошел к ней.

– О! Привет. И ты здесь? – сказал он. – Правильно говорят, что Москва – большая деревня. Куда не придешь, обязательно встретишь кого-нибудь знакомого.

Осташов балаболил и сам себе удивлялся: он совершенно не чувствовал скованности, которая раньше так мешала ему общаться с Анной. Хотя ее милое лицо и эти глаза, губы, которые могли улыбаться, как ничьи в мире, были прежними и вызывали, как и прежде, сожаление о недостижимой мечте…

Впрочем, Русанова не улыбалась. Она, насколько мог заметить Владимир в первую же секунду, когда увидел ее, была напряжена и чем-то встревожена. При появлении Осташова она нахмурилась еще больше. Что, однако, Владимир проигнорировал.

– Я на секунду присяду? – сказал он и уселся напротив.

– Нет, – ответила она и отвернулась.

– Да ладно тебе, не бойся, я сейчас уйду.

– Ну и уходи.

– Я только спросить у тебя хочу…

– Послушай, нам больше не о чем говорить.

– Два маленьких вопроса, и меня нет.

– Осташов, я замуж выхожу, ты это понимаешь?

– Ну и выходи. Я что, против, что ли?

Анна впервые объявила ему о том, что намерена выйти замуж, но к ее удивлению Владимир и бровью не повел. Она испытующе посмотрела прямо в глаза ему, словно хотела убедиться, что он действительно не против. И, похоже, его вид дал ей основания для положительного ответа – да, он переменился в своем отношении к ней, и ничуть не расстроен ее предстоящим замужеством. Они не виделись довольно долго, может, подумала она, завел себе кого-то другого.

– Ну, хорошо – два коротких вопроса и два коротких ответа, – сказала Русанова.

– Договорились. Первый вопрос: чем, по-твоему, господин Кукин лучше меня?

– Ну да!.. – она всплеснула руками. – Ну так и знала, что опять начнет дуть в свою дуду.

– Это уже совсем не та дуда. Я тебя уверяю. Мне просто любопытно. Как историку, если хочешь, – Владимир вспомнил другого историка – своего друга Василия, и при воспоминании о волевом друге он и сам еще более подтянулся и принял независимый вид.

Анна посмотрела на свои часы.

– Ты правда уйдешь, если я отвечу? Я имею в виду, ты совсем уйдешь из ресторана? И не будешь торчать у входа, чтобы потом другие какие-то вопросы мне задавать?

– Вообще-то я бы еще кофе выпил, но могу его выпить и в другом месте, нет проблем. Вместо того чтобы все это говорить, ты давно уже могла бы ответить на оба вопроса, и я бы испарился. Ну так что, чем Кукин настолько лучше, что ты даже разбиваешь его семью, чтобы выйти за него замуж?

– «Семью разбиваешь!» Будешь ты мне еще нотации читать! А ты не разбил семью?

– Я?! Какую семью?

– Ну-ну, подумай. Или ты столько семей погромил, что всех не упомнишь?

– Ты на Галю и на Букера намекаешь?

– Ой, а ты сразу как бы и не понял! Она тебя генеральным сделала – просто так, что ли? И Букер тебя киллеру заказывал, об этом все в «Граунде» знают. А потом он из-за тебя развелся с ней. Кто чего разбил – на себя сначала в зеркало посмотри.